И снова её усилия пропали втуне.

– Я могу и передумать, Кир-р-ра. – Защитник стал серьёзным. – Сейчас, когда моя забывчивость играет тебе на руку, не время строить скромницу и недотрогу. Я не прошу многого. Но раз так, то ставлю условие: я хочу почувствовать страсть. Можешь даже представить, будто я – молокосос, хотя мне будет приятнее знать, что ты этого не сделаешь.

Кира сопела, глядя исподлобья. Здравый смысл боролся с внутренним протестом. По новой накатила слабость, вынудив непроизвольно ухватиться за Защитника. Тот сначала осклабился, приняв этот жест, за неуклюжую попытку изобразить ту самую страсть, но быстро понял причину и нахмурился:

– Я жду свой долгий сладкий поцелуй, какой дарят девушки своим возлюбленным. И пусть он будет по-настоящему долгим и сладким, – это прозвучало как предупреждение. – Ну!

Кира проглотила слюну, рот защитника будто приковал её взгляд. После всех напутственных слов хотелось не целоваться, а сквозь землю провалиться, но тянуть больше не было смысла: «Ну, как и правда придумает чего похуже? Даром что поклялся. Пасите веры нет!»

– Чего медлишь? Неужто Киалане молишься?

«Нет! Он ещё смеётся!»

– Ну хорошо. Я помогу, а то помрёшь раньше…

Пасита наклонился и легонько коснулся губ Киры своими. Охотница инстинктивно отпрянула, но крепкая рука придержала за спину. Лёгкие, почти невесомые, поцелуи осыпали её уста, удивляя нежностью. Кира вдруг поняла, что так её ещё никто ни разу не целовал. Защитник не спешил, его язык не стремился проникнуть к ней в рот, лишь легонько едва заметными прикосновениями поддразнивал. Где-то внутри встрепенулось что-то жаркое, поднялось к самому сердцу, заставляя его биться сильнее. Сладкая истома тёплым солнечным лучиком ласково прокатилась по коже, Кира и не поняла, что невольно привстала на цыпочки, потянувшись навстречу, отчаянно желая большего.

– Обними меня, – раздался еле слышный шёпот, и руки Киры скользнули по телу Защитника. Одна легла на затылок, зарываясь в короткие волосы, другая крепко вцепилась в ткань рубахи на спине. Тонкие ноздри затрепетали, жадно вдыхая, казалось бы, ненавистный запах, вызывающий образы волчьих шкур, устилающих постель. Морозного дня. Ночного неба, разорванного вспышкой молнии. Некошеного луга, благоухающего разнотравьем. Волка, бегущего по кромке леса…

Все смешалось, Кира больше не контролировала себя, напористо целуя тин Хорвейга, не замечая, как тот едва сдерживается, непривычный к роли ведомого, лишь пульсирующее голубоватое свечение из-под густых ресниц выдавало, как близок он к тому, чтобы переступить дозволенную грань. Кира же растворилась в невероятном ощущении. В неё лилась сила. Казалось она – иссушенная засухой река, в которую хлынул мощный, нескончаемый поток прохладной чистой воды.

Дверь в комнату отворилась, и на пороге возник Крэг. Представшая его взору картина, заставила застыть на месте, ему в спину врезался Нааррон, не ожидающий подвоха. Судя по нескончаемой болтовне адепта, оба успели основательно поднабраться за прошедшее время.

Кира, самозабвенно целующая Защитника, их даже не заметила, продолжая бесстыдно льнуть к нему всем телом. Зато их заметил Пасита. Притворившись, что ему ни до чего вокруг нет дела, он тихонько, будто невзначай развернулся так, чтобы происходящее было видно гостям получше. Его руки ласкали спину Киры, одна скользнула ниже и сжала крепкий зад, вызвав недвусмысленный стон.

– Отвали от моей сестры, Хорвейг!

Крик брата подействовал как ушат ледяной воды или пощёчина. Кира отшатнулась от Защитника и едва позорно не упала, чудом устояв на ногах. Оказалось, тот и не держал.

– Ты несправедлив ко мне, тин Даррен. Я не трогал твою сестру. И не сделал ничего такого, чтобы ей навредило или не понравилось.

Кира отступила дальше. Её грудь часто-часто вздымалась, как после быстрого бега, под тонкой тканью рубахи отчётливо выделялись напряжённые соски. Припухшие от жаркого поцелуя губы приоткрыты, а затуманенные страстью глаза источали медленно затухающее свечение. Не подозревая, как именно она выглядит, охотница уставилась на Крэга, понимая, что нужно что-то сказать. Объяснить. Но слова не шли, а в голове будто образовалась пустота, вытеснив все мысли.

Курсант, поиграв желваками, круто развернулся и вышел. Нааррон, подрастеряв былую словоохотливость, переводил взгляд с неё на Паситу и обратно. Одолела такая усталость, как после трёхдневной охоты. Следом и вовсе стало плохо. Голову сжало тисками, накатил приступ жуткой дурноты. Сгибаясь пополам, Кира порадовалась, что толком ничего не съела за ужином и желудок пуст. Судорожно выставила руку в попытке за что-нибудь ухватиться, когда комната крутанулась и в глазах совсем потемнело.

Упасть не позволили. Подхватили на руки. Усилием воли Кира заставила себя поднять веки, и последнее что она увидела, было расплывающееся, исполненное искренней тревоги лицо Паситы.

Голоса доносились издалека, разбиваясь на осколки, с трудом достигающие сознания. Раз она их слышит, то говорящие где-то рядом, но открыть рот и окликнуть их не получалось. Кира не могла рассказать, как ей плохо. Попросить о помощи. Молить о милосердии, кое она сама не раз дарила попавшему в капкан зверю. Все её существо охватило безмолвное отчаянье. Она сейчас умрёт и никто даже не поймёт в чём дело, ведь только Пасита знает…

Из-под закрытых век выкатилась одинокая слезинка.

– …Понизился потенциал, сила продолжает убывать… – это, кажется, Нааррон. – Сартог дери! Какой-то замкнутый круг! – взорвалось, будто эхо между скал, и голову прострелило арбалетным болтом.

Глава 9

Крытый экипаж, запряжённый парой караковых, въехал в ворота особняка Грейла тин Алларии, и те сразу же затворились. Головы лошадей были украшены белыми плюмажами, свидетельствуя о том, что его владелец следует модным веяниям. Возница натянул поводья у широкого, переходящего в огромную террасу крыльца. Белая же лакированная дверца отворилась, и, изящно опершись на руку лакея, из экипажа ступила сама модница, закутанная с ног до головы в чёрное. Даже лицо было прикрыто густой вуалью, сквозь которую невозможно рассмотреть черты.

Она не произнесла ни слова, лишь вежливо кивнула в ответ на сообщение слуги о том, что господин её ждёт, и зашагала следом цокая подбитыми каблучками. Так же молча преодолев широкую, устланную мягким ковром лестницу, прошла по коридору, минуя закрытые двери и череду восхитительных пейзажей кисти известного столичного художника между ними. Сдержанная роскошь сквозила в каждой детали, будь то подсвечник или занавеска, свидетельствуя об отменном вкусе владельца особняка. Впрочем, так оно и было.

Лакей остановился у дверей хозяйской спальни и тихо постучал.

– Входи!

Гостья шагнула внутрь и слуга с поклоном затворил за ней дверь.

Пайшан тут же заперла её на задвижку и повернулась, убирая с лица вуаль.

– Мой Тан, – она изогнулась в изящном поклоне.

– Порадуешь новостями?

Райхо возлежал с бокалом сагалийского пряного на обитой тёмно-синим сукном тахте, небрежно накрытой шкурой белого тигра. Рукав соскользнул, открывая украшенное вязью татуировки запястье. Прямые русые волосы, так сильно отличающие его от коренных сагалийцев, стали короче и торчали ёжиком – похоже, Тан недавно постригся. Упрямый, покрытый короткой, более тёмной щетиной подбородок. Зелёные, смотрящие чуть с прищуром глаза, казалось заглядывали в самую душу, хотя Пайшан знала, как сильно улыбка их меняет.

Хэпт-тан поднялся с грацией дикого зверя, и девушка залюбовалась мощной фигурой. Райхо запахнул плотнее, разошедшийся на груди, шелковый халат того же глубокого цвета, оттеняющего загорелую кожу, вызвав своим жестом лёгкое сожаление. Асс-хэпт не раз видела его и вовсе обнажённым, и знала, какие страшные шрамы скрывает этот шёлк, умирала от желания к ним прикоснуться, но это ей никогда не было дозволено. Райхо Справедливый не подпускал ученицу близко, и как ассасин она его понимала и уважала подобное желание, граничащее с необходимостью.